Вы пьёте свой мерзкий чай...
я курю, забиваю дымом
изнанку свою, наготу привычную до оскомины.
и хочется крикнуть Вам: не скучай-
те, и третий - мимо.
и ночь заполняет дверей и окон изломы.
декабрь кривопалый горбун
мне щерится в душу безнравственно
и перхотью сыплет снег - безжалостный кокаин.
я в комнате - как в гробу
безбожно прокуренно-царственном.
на лоне ладоней зимы предшествующей - один.
морфиновый бред - предел,
удел моего безразличия.
как трудно считать до ста, когда барабанный бой
скрипит, как вымокший мел,
вскрывая до неприличия,
и в бездне молит пропасть, и манит меня за собой...
а там, в поволоке сна,
в экстазе сплетаются пламенном
кто заживо погребён - крупицы моих надежд.
и гноем цветёт весна.
и души так призрачно-каменны...
и горло стянул жгутом ваш облик, лишённый одежд...

а в шаге до синевы
застыло моё сознание.
смотрю в него, как в кино на ретровой плёнке лет...
какое же, право Вы
немыслимое создание...
закрою глаза - Вы есть... открою - Вас снова нет...

---

...когда падает снег... когда иней хрустит на ресницах,
а в зрачках отражается робкая рябь глубины
недосказанных слов; когда кружатся чёрные птицы -
видеть сны...
и морозность вдыхать до победной межрёберной боли...
ты ли знаешь о том, как рождается новый восход
на холсте янаваря? И подушечки пальцев колет
нервный ток. И остывшее тело бросая вперёд
по каким-то законам чужого душе мирозданья
я теряю себя в перекрёстках безликих теней,
чтобы снова найтись. В воспалённом потоке сознанья,
в глубине....
Где збытый богами, людьми, растворённый в архивах
без имён, без порядковых цифр, без вписок и дат
и рожденья, и смерти, на чистых заснеженных нивах
я в последний поход провожаю кровавый закат.
Провожаю и помню, что завтра настанет иначе,
туже будет сворачивать будней стальную спираль.
Я ли значу для мира чуть больше, чем хочется значить?
Я ли это живу, мне ли прошлого больше не жаль?
Я ли небо распял на холодных безжизненных пяльцах?
Я ли создал?..
Но холоден и одинок,
я внимаю, как ток рассыпает мне бисер по пальцам.
Алый бисер. Вишнёво-солёный отравленный сок...

Полнолуние. Поиск себя. В немоте коридоров,
я крадусь словно вор. Я хочу быть злодеем и вором,
чтобы вскрыть и похитить и выпить, впечатать в себя
что-то большее, чем пустоту прописных откровений.
Я не болен любовью. Не шут. Не герой, не гений.
Я хочу принимать в себя свет. Принимать внутривенно.
И сгорать...
И сгорать....
И сгорать в тишине января.

Друг мой... Одёрни меня. Прекрати всё это!
Вырви мою манеру плеваться цитатами,
видеть в себе творца и видеть поэта,
зачем-то рождённого в веке своём двадцатом.
Я не Есенин, не Маяковский, не Пушкин.
Я не Башлачев, Непомняший, Дыркин, Дягилева.
Рукописям моим даже в пол полушки
цену не дашь. Научи меня жить правильно...
Каждое слово - кем-то другим написано!
Интриги тонкие - в прологе уже ясны!..

Лучше бы мне, когда кружатся чёрные птицы,
как у Шекспира, спать, помнишь, и видеть сны...

---

Полночь. Ратуша.
В аспидно-чёрном небе луна брюхатая
Скоро разродится таинством полнолуния.
Я чудится мне, будто в зыбком пространстве тону не я,
А кто-то другой, похожий и виноватый
в том, что по паспортным данным в теле прописан
моём. Больном изломами.
Он так трогателен в состоянии этом, граничащим с комой -
сам себе любим и себе ненавистен.
Барахтается в свете фонарей медовом,
размахивает белым букетом ромашек с клумбы.
И кажется, ночь проскальзывает в его приоткрытые губы
и... путается в мире его бредовом,
в образах слишком ярких, метафорических.
Кто эта девушка с розами вместо рта?
И почему в её сгущено-чёрных глазах трагически -
пустота?
И что это за змеи, агонизирующие в единении,
пульсирующие кристально-зелёным ядом,
Дробящиеся в экстазе?
И почему пахнет горечью шоколада
и цедрой лимонной у солнечного сплетения?

Ночь боится его, пытается горлом пойти наружу.
В висках стучится колоколом пожарным.
Сама в себя изливается и жадно
глотает воздух.
А он безнадёжно простуженный
Видит всё это, кашляет, лает матом
И усмехается тонко: "Надо же... надо же"...

Щерится в чёрном небе луна брюхатая.
Полночь. Ратуша.